Драбблы по Doctor Who

[Panopticon]

было написано на заказ - на конкретный персонаж и конкретное слово ))
Автор: Solei Moon Frai
Фандом: Doctor Who
Pairing: первый - Десятый/Джек Харкнесс; второй,третий - Мастер/Десятый
Rating: PG-13
Disclaimer: wish no harm made no money

Для Stellar Wanderer, Tenth Doctor, слово - роза (не Роза, а роза, прим. заказчика)))
В эту ночь «Тардис» ждала их на крыше пустого дома, вдали от шума и огней, оставшихся внизу слабой тенью чьей-то чужой яркой жизни, чужого счастья и чужих побед... Чужой жизни, в которой внезапно стало душно и холодно - после того, как через собственную жизнь прошла, словно подводя очередной итог, страшная кровавая полоса...
Когда они поднялись, уже окончательно стемнело, и проливной дождь насквозь промочил их одежду... холодные струи текли за шиворот, хлёстко и болезненно били по лицу…
В тех зыбких, бредовых снах, что часто снились Джеку на «Вэлианте», Доктор всегда был романтиком… Мозг, уставший от нескончаемой боли и кошмаров реальности, то и дело проваливался в сладкий туман спасительных грёз – и Джек видел кровать, устланную пурпурными розами, чувствовал нежнейший шёлк лепестков под влажной, разгорячённой кожей… и, забывая о бесчеловечной жестокости другого Тайм Лорда, распявшего его на цепях в трюме «Вэлианта», верил, что если однажды судьба подарит ему шанс узнать любовь Доктора, она будет именно такой – утопающей в нежности и терпком аромате миллионов розовых лепестков…
О том, насколько на самом деле страшна эта любовь, Джек узнает не сразу…
Не в те минуты, когда дождь будет смывать с души нестерпимую горечь и чувство вины, оставляя ему обречённое, равнодушное понимание неизбежности происходящего, приоткрывая завесу над тайной, мучившей его все эти годы… когда, чувствуя руку Доктора, уверенно и властно сжимающую его плечо, чувствуя его взгляд, торжествующий и слегка безумный, он осознает, что его предназначение – быть рядом с ним, отражением и тенью следовать за последним из Тайм Лордов, заполняя одиночество той части его сущности, что зовётся человеческой душой…
Не в те минуты, когда Доктор откроет перед ним дверь «Тардис» и, улыбнувшись, скажет: "Пора... Ты и так слишком много сил растратил на эту планету...", и необъяснимое чудовищное понимание - что смерть всех, кого он любил, не была случайной - тонкой, колючей змейкой шевельнётся у Джека в сознании... Понимание так и останется призрачным страхом в его голове, и исчезнет, так и не осмелившись войти в его сердце...
Он узнает – когда Доктор впервые поцелует его… по-настоящему, в губы… и, притягивая ближе, прошепчет в ухо, что его тайная мечта о постели из роз не так уж призрачна и невыполнима. И только в ту ночь Джек постигнет, наконец, истинную суть Тайм Лорда, и ему станет по-настоящему страшно – когда в полной темноте он ощутит спиной плотное покрывало из сухих шипастых стеблей…

Для [catchy] Fox, Tenth Doctor, слово - уши
Вырвавшись из-под рухнувших брёвен, пламя взметнулось, доставая до чёрного, беззвёздного неба, нестерпимый жар ударил в лицо, заставил отступить и закрыть глаза ладонью. Огонь сжирал последнюю память о том, кто звал себя Мастером – и одновременно возвращал Доктору воспоминания… странные, почти не связанные с траурным заревом погребального костра… воспоминания, которые спустя девять веков так и не стёрлись, не потерялись в его голове и сердце.
Вспомнилось, как в далёком детстве, в Академии, наставник при всех отодрал его за уши, потому что другой мальчик плакал, держа в руках окоченевшее пушистое тельце, и уверял, что это Тета убил его крысёнка – а Доктор никого не хотел убивать, просто из любопытства вытащил зверька из клетки и пустил на пол, чтобы посмотреть, куда тот побежит. Это было всего лишь азартом, интересом, искренним и наивным – и разве была хоть капля его вины в том, что крысёнок нашёл щель в углу, застрял в ней и задохнулся?.. Доктор так и не понял, за что наказал его сухой, седовласый старик, и что значили его слова о чужой боли и о том, что право вмешиваться в чью-то жизнь предполагает ответственность за все изменения, что в ней произойдут. И что если сейчас он не впустит в своё сердце простой смысл этих истин, позже жизнь надерёт ему уши гораздо сильнее…
Тогда Доктор, всхлипывая от обиды в своей комнате и прикладывая лёд к ноющим и горящим ушам, этих истин так и не принял – они не вязались с ничтожностью того факта, что Академия не досчиталась одной из крыс, которых только в лабораториях жило несколько тысяч…
Но это было давно, а сейчас…
…прошли годы, и его безразличие осталось таким же искренним и жестоким, неугомонный интерес заставлял его вытаскивать людей из клеток их повседневной жизни, одержимость целью заставляла забывать о средствах, о цене в тысячи чужих перевёрнутых и сломанных судеб. В масштабах тех великих побед, к которым он шёл, он так и не научился думать о том, что нельзя понять счастье Вселенной, не понимая боли и слёз отдельного живого существа…
Так и не понял, как это страшно – хоронить близких…
И вот – небо на востоке начинает сереть, и оседает на щеках мёртвый, холодный пепел. И Доктор, наконец, задумывается о словах, в которых девять веков назад он не увидел никакой связи со своим поступком. Странно, но какое-то время в душе теплится глупая надежда, что боль от наказания пройдёт так же быстро, как и в детстве – стоит лишь приложить лёд…
Только вот куда его прикладывать? Ведь теперь болят у него совсем не уши…

Для callidus, Мастер, слово - кекс
– Привет, кекс!
Они мальчишки. Проходя мимо, Мастер грубо и презрительно толкает другого Таймлорда в плечо – и, сорвавшись с пера, капля чернил жирной кляксой превращает труд последних дней в бесполезный мусор.
– Ты что наделал, Кащей?
– Ой, извини! – издевательски тянет Мастер, он знает, что его сосед по комнате не умеет за себя постоять: никогда не ударит первым, не даст сдачи, даже грубое слово от него услышишь крайне редко – умник и зануда, весь словно ватой набитый своими дурацкими пацифистскими идеями.
И имя у него – смешнее не придумаешь. Доктор.
– Ты хоть какой доктор, кекс? Который лечит боль? Или который учится всяким наукам?
– Который учится боли.
Наверное, это была единственная его шутка за всё время, которую Мастер оценил по достоинству.
Они, в общем-то, не враги. И «кекс» далеко не самое обидное слово в лексиконе Мастера. Просто Доктору так удивительно подходит – что-то вроде «лопух» или «придурок». По большому счёту, Мастеру наплевать на своего тихого соседа. Он сам занят тем, что лелеет мечты, достойные своего имени, тайно вынашивает планы – грандиозные и жестокие. Его Мастер – от слова Властитель, Хозяин. А не от слова «специалист», как наивно полагают многие.
Жестокость – стихия Пространства и Времени. Она покоряется, только когда чувствует близкого по духу. И Мастер не может понять, почему Доктор смотрит в Вихрь смелее и увереннее, чем он сам. И дольше – на целых восемь секунд.
– Привет, кекс…
Они юноши. Перевернувшись на смятых простынях, Мастер кладёт руку Доктору на грудь – под ладонью тяжело и суматошно колотятся оба сердца. Смысл «кекса» не изменился, но сейчас Мастер произносит его совершенно другим голосом – чуть удивлённо, с незнакомой рассеянной хрипотцой. Они стали любовниками неожиданно для них обоих. Мастер не помнит, когда его потянуло к Доктору впервые – может быть, когда они впервые вышли из инкубатора галлифрейского колледжа во внешний мир и начали общаться с себе подобными, и оказалось, что над Доктором не светит постоянно солнце, и не распускаются под ногами цветы, и не крутится рядом компания таких же любознательных, жизнерадостных придурков. Они шли к разным целям разными дорогами – но после себя оставляли почему-то одно и то же: чужие жизни и чужие слёзы. Оказывается, что они были в чём-то похожи. А может быть, во многом. Сказать, что во всём, Мастер не мог. У него самого внутри был стержень, острый и прочный, причудливо изогнутый тем ужасом, который оплавил и искривил его в тот момент, когда из Временной Воронки в мальчишеские глаза глянула бездна. А под мягкими клочьями ваты, до сих пор смешно и нелепо торчащими в разные стороны, у Доктора стержня не было. Там была тьма. Густая и вязкая, как дёготь.
И Вихрь теперь съёживался, когда Доктор проходил мимо.
У смерти много масок. Она прячется за личинами тех, кто развязывает войны, за личинами тех, кто сидит на троне. Страшна та смерть, которую сеют ревность, злоба и страх. Но страшнее их всех смерть под маской милосердия, смерть ради жизни – которая не умеет видеть человека, только человечество в целом. Которая не умеет оглядываться назад. И когда стихает буря и остывает пепел, Мастер понимает, что есть такие страх и боль, которые остаются лишь после тех, кто возвёл в идеал добро и справедливость.
– Привет, кекс… – бормочет Мастер и смотрит в разорванное небо снизу, с выжженной дочерна напалмом земли Галлифрея.