Драбблы по Torchwood

[Panopticon]

тоже было написано на заказ )) персонаж и слово ))
Автор: Solei Moon Frai
Фандом: Torchwood/Doctor Who
Rating & pairing: указаны для каждого драббла
Genre: angst, romance
Disclaimer: wish no harm made no money

Для callidus, Йанто, слово - гаечный ключ (Джек/Йанто, PG-13)
Тяжёлый чёрный джип сворачивает на подмёрзшую обочину, стихает шум двигателя, моргнув, гаснет свет мощных ксеноновых фар… Выйдя из машины, Йанто зябко кутается в пальто, поднимает повыше воротник. Просто по привычке. Он не чувствует, что замёрз – тот холод, что уже несколько лет сковывает его изнутри, ощущается намного болезненнее и острее…
Кажется, что на этом участке дороги ничего нет… только серое небо и пустырь, и скачущие через шоссе невесомые клубки перекати-поля… Но если свернуть направо, по уходящей в овраг едва заметной тропинке, можно попасть на безымянное кладбище, на котором на надгробных плитах нет фамилий и дат, только номера, выбитые в холодном потрескавшемся камне. На этом кладбище хоронят тех, кто перестал существовать для этого мира задолго до того, как прекратили существование его душа и тело…
На этом кладбище Джек разрешил Йанто похоронить Лизу Халлетт…
Под начищенными до блеска ботинками шуршит гравий, бьют по коленям сухие метёлки жёсткой бесцветной травы… Джек знает всё. И никогда не останавливает Йанто. И никогда не пытается поехать с ним. Иногда жестокость и милосердие бывают одинаково бессмысленны и способны причинить одинаково сильную боль…
Под плитой с номером 539 лежат две замёрзшие розы и гаечный ключ – искорёженный, покрытый копотью кусок металла. Чудовищная память о той ночи в объятых пламенем лабораториях Первого Торчвуда, где, задыхаясь от бессильного отчаяния и боли, Йанто пытался этим ключом свернуть зажимы, удерживающие лодыжки и запястья прикованной к модификатору женщины… Если бы он успел… если бы у него хватило сил повернуть ключ секундой раньше, ничего бы этого не случилось – Лиза бы не стала тем чудовищем, которое Джек приказал расстрелять у него на глазах…
И теперь ключ лежит здесь – как прощальное покаяние, как доказательство вины, от которой не уйти, даже переложив её на плечи других людей. Лизу Халлетт убил он сам. И пока он помнит об этом, у них с Джеком есть шанс попытаться об этом забыть…

Для Stellar Wanderer, птеродактиль, слово - секундомер (без пейринга, PG-13)
Они всегда уходили и возвращались втроём – иногда смеясь, иногда чем-то расстроенные. После того, как погибли Оуэн и Тошико, они ко многому научились относиться иначе, многое научились друг другу прощать, понимая, что жизнь каждого из них – в жизни команды… И когда они возвращались, Йанто бросал на металлическую площадку пакеты с мясом – а потом стоял рядом, возле стола, ожидая, пока сварится кофе, и наблюдал за тем, как птеродактиль рвёт клювом упаковочную бумагу…
Видимо, в смерти есть что-то настолько страшное, что способно повлиять даже на тварь, не знакомую с человеческим страхом и болью… В ту ночь, когда Джек вернулся один, в грязных, окровавленных лохмотьях, птеродактиль с криком слетел с балки и заметался, слепо ударяясь о стены, словно без видимой причины пробудился инстинкт, гонящий его прочь от места, в котором внезапно не осталось ничего, кроме холода, отчаяния и ненависти…
Потом забился в тёмную дыру на самом верху и затих, ожидая, что скоро вернутся привычные раздражители – яркий свет, топот ног и запах людей – и парень с тягучим грудным голосом позовёт его и кинет ему пакет со свежим мясом… Но вместо этого парня пришёл совсем другой, незнакомый и жестокий, одетый в длинный плащ и светлые кеды – заставил Джека подняться с холодного пола и забрал с собой. Навсегда.
После их ухода остался только вой ветра в вентиляционных трубах и тяжёлый сумрак, разбавленный тусклым свечением мигающих аварийных ламп. Мёртвое, пустое гнездо, вызывающее страх и ледяную, безысходную тоску… И только одна вещь, удивительно живая и яркая, манила птеродактиля спуститься вниз, пробуждая в крохотном мозгу странный, болезненный рефлекс, похожий на человеческую память. Небольшая блестящая коробочка – словно сосуд, хранящий в себе призрак: тёплое дыхание и смех того человека, что каждый вечер приносил ему пакеты с пищей…
Странно, ни у кого из команды никогда не было потребности иметь птеродактиля рядом с собой, но при этом ни одному из них никогда не приходило в голову вернуть ящера обратно в Разлом. Он просто был – как неотъемлемая часть «Торчвуда», как завершающий штрих чудовищного, исковерканного мира, который «Торчвуд» подарил каждому из них. И никто не задумывался, что будет с «последним из команды», если все остальные однажды исчезнут с лица Земли…
И уж сотрудникам ЮНИТа, которые через месяц взорвут дверь и войдут, чтобы опечатать базу, точно будет плевать, почему инопланетная тварь умерла, положив кожистую голову, как на подушку, на холодный, тускло поблёскивающий секундомер…

Для robin puck, Джек Харкнесс, слово - истребитель (Десятый/Джек Харкнесс, PG-13)
В тот год, что они провели на «Вэлианте», Доктор часто думал о том, что груз бессмертия, легший Джеку на плечи, сделал его другим и научил смотреть на жизнь совершенно иначе, чем смотрел тот парень, что приторговывал ворованным космическим барахлом под шумок бомбёжек 1941 года… «Между прочим, – как, демонстративно красуясь и дразня своим безмерным, почти нечеловеческим обаянием, любил заявлять он, – один самолёт, что я угнал из ремонтного дока Бошейна, я честно отдал британским ВВС после того, как получил оплату. Так что я лишь отчасти мошенник, а отчасти – неплохой комиссионер…» И Доктор смотрел сквозь этого парня и видел линию его жизни – такую же простую и короткую, как у всех, лежащую в границах его слабостей и сиюминутных желаний…
А теперь вместо линии была клякса, не имевшая ни видимых границ, ни дна – и время для Джека словно змея пожирало собственный хвост, изгибалось петлями невидимых виселиц, пережимая ему горло всё туже и туже, ломая возможностью видеть всю чудовищную жестокость своих парадоксов… И встреча с настоящим капитаном Харкнессом – с человеком, имя которого Джек после его смерти возьмёт себе, и в которого влюбится за несколько часов до того, как перестанет биться его сердце – оказалась для него самым неожиданным и болезненным ударом, откровением и наказанием за право всякий раз обманывать пространство и время, всякий раз ползти по битому стеклу из мрака обратно к свету… Доктор знал, что это страшно – знать всё наперёд, словно наяву видеть объятый пламенем истребитель британской эскадрильи, и ещё страшнее – смириться и отпустить, сознавая, что не вправе вмешиваться в то, что было определено задолго до него кем-то более мудрым и сильным…
И когда Джек спросил, изменилось бы что-нибудь, если бы он всё же предупредил о той засаде из трёх немецких мессершмидтов, Доктор сказал ему только часть правды – что от него уже ничего не зависело: в истребителе была неисправна турбина, и даже если бы эскадрилья пошла другим маршрутом, он бы всё равно взорвался и сгорел в воздухе вместе с пилотом…
Потому что Доктору нравилось видеть то, что происходило с Джеком в такие моменты – светлая боль очищала его и делала сильнее, взламывала толстую скорлупу его эгоизма, учила его любить жизнь, учила сознавать хрупкость и ценность когда-то казавшихся ему чужими человеческих судеб…
Но когда-нибудь, когда он захочет сделать Джеку по-настоящему больно, он коснётся тонкими пальцами его висков – и Джек увидит, как темноволосый капитан в синем мундире садится в тот самый истребитель с Бошейна с надтреснутой лопастью в правой турбине…

Для callidus, Джон Харт, слово - звуковая отвёртка (Джек Харкнесс/Джон Харт, Десятый/Джек, PG-15)
Где-то спустя пару лет после смерти Оуэна и Тошико, Джон Харт снова появился в «Торчвуде». Харт был из тех людей, что шли к цели напролом, даже если этот путь предполагал коварство, предательство и подлость. Его выставляли в дверь, а он лез в окно, лгал, соблазнял, угрожал, умолял – при этом странным образом умудряясь оставаться удивительно цельной личностью с весьма специфическим чувством собственного достоинства и непостижимой харизмой. Возможно поэтому, когда он вновь возник на горизонте с очередным «коммерческим предложением», Джек снова поддался… хотя, нет, скорее – смирился… и открыл перед ним двери торчвудовского хаба.
В общем, как бы там ни было, сейчас Джон сидел на краешке стола, с аппетитом жевал пиццу и, покачивая острой коленкой, внимательно наблюдал за тем, как Джек выгребает и складывает рядом с ним содержимое маленького сейфа. Что он искал, пока оставалось загадкой – но стоило Джону рассказать о цели своего очередного визита на Землю, как Джеку срочно понадобилась эта вещь…
– Что это? – доев пиццу и вытерев пальцы о висящую на стуле капитанскую шинель, Харт выудил из кучи инопланетного хлама маленький, продолговатый предмет. – Твоя эротическая игрушка? Ты мне никогда не говорил, что пользуешься такими… Зря стеснялся. У меня часто было настроение поэкспериментировать…
Джек скосил глаза и снова вернулся к своему занятию:
– Это звуковая отвёртка, Джон. Игрушки не в моём вкусе. Предпочитаю натуральное.
– С натуральным порой трудно договориться… Правда ведь, Джек? – пересев поближе, Джон медленно провёл ладонью по предплечью бывшего любовника.
Обернувшись, Джек с силой перехватил его запястье, не грубо, но решительно отстранил его руку. Харт слегка помрачнел и умолк – но ненадолго.
– И что делает эта отвёртка?
– Давай обойдёмся без лишних вопросов.
– Твоя дипломатичность не знает границ… – Харт ухмыльнулся и, открыв ремешок на запястье, вызвал голографическую проекцию отвёртки. – Итак… главная функция – управлять практически любыми замками, механическими или электронными, и таким образом открывать двери для бегства или исследования… И всё???
Джек вздохнул. Отвёртка, по сути безобидная, была Харту совершенно не нужна – его настырность была вызвана исключительно желанием сделать что-то Джеку наперекор, завладеть любой информацией, даже самой пустяковой, которую тот не пожелал ему дать. Действительно – проще отдаться, чем объяснять, почему ты не хочешь…
– Да, – Джек, наконец, нашёл толстую, пыльную папку с документами и, повернувшись к Харту, устало швырнул её на стол. – Отвёртка отпирает замки. А теперь нам нужно…
– Любые?
– Любые. Джон, послушай…
– Нет, подожди… Замок любого автомобиля, любую банковскую ячейку… пояса девственниц?
– Джон, мы в XXI веке! Сейчас нет таких поясов… да и девственниц, практически, тоже…
– Знаю! Но разве нельзя помечтать?.. А может эта отвёртка, к примеру, взаимодействовать с человеком? – Харт нажал на крохотную кнопочку на рукоятке и, когда отвёртка замигала синим, с интересом провёл ею по груди бывшего любовника. – Может, скажем... открыть мне твоё сердце и дать увидеть, что там внутри?!
Джек кривовато улыбнулся, с трудом скрывая усталость, раздражение и досаду. Почему-то всегда, когда времени было в обрез, Харт начинал растрачивать его на бессмысленное паясничество.
– Для этих целей человечество давно изобрело скальпель...
– Оу... – Джон демонстративно скривился, словно слова Джека задели в нём что-то чувствительное. – И этот герой потом обвинит меня в цинизме... Я всего лишь имел в виду – открыть друг другу все свои тайны, всё, что обстоятельства вынуждают нас держать в себе... Ты мог бы увидеть, что я вовсе не такой мерзавец, каким ты меня считаешь, и у нас с тобой по-прежнему много общего...
Теперь Харт держал отвёртку возле своего сердца и говорил с таким заразительным, таким отчаянно-искренним жаром, что ему поверил бы любой – но только не тот, кто за годы, проведённые во временной петле, узнал Джона Харта лучше, чем себя самого...
– У нас с тобой общее прошлое, Джон. Но в прошлом ищут смысл лишь те, у кого впереди ничего нет. Был момент, когда наши пути разошлись – я выбрал этот мир, и он стал моим домом... Мне кажется, мы это с тобой уже обсуждали...
– Ну, я подумал, вдруг с отвёрткой получится убедительнее... – Харт легонько побарабанил рукояткой по своему мундиру... а потом внезапно схватил Джека за грудки и, толкнув его к сейфу, впился в губы голодным, обжигающим поцелуем.
От удара сейф покачнулся, и лежавший на нём старый "Полароид", которым Джек иногда фотографировал для отчётов инопланетные артефакты, с грохотом упал на пол – сработала вспышка, и из чёрной щели выползла мутная квадратная карточка... Проклятье! Джек с яростью схватил Джона за плечи и отшвырнул от себя. Один раз он уже сказал "нет" – и этого было вполне достаточно.
– Можешь ничего не говорить, – Джон примиряюще улыбнулся и поднял руки. – Сам вижу, что убедительнее не получилось... Но ведь идея с отвёрткой была заманчивая, правда?
Джек так не считал. Наглость и беспринципность Харта давно не возбуждали его, лишь вызывали отвращение и раздражение. Если бы не информация, за которой Джек охотился уже долгие годы, он бы всеми силами постарался избежать этой встречи. Он поднял с пола "Полароид" и фотографию, порывшись в кармане, бросил Джону ключи от SUV'а.
– Заводи машину. Я закрою сейф и спущусь... И не вздумай выкидывать фокусы – мы обнаружим джип быстрее, чем ты думаешь...
– Не волнуйся. Ты изуродовал эту тачку так, что будучи в здравом уме, на неё никто не польстится...
– Я не поручусь за то, что ты в здравом уме...
Когда Джон вышел, Джек аккуратно уложил все вещи обратно в сейф, захлопнул дверцу и, прихватив со стула шинель и погасив верхний свет, пошёл к выходу. И возле стола всё-таки не удержался – взял фотографию и взглянул на получившийся кадр...
...и застыл, до боли сжав кулак и прикусив запястье, чувствуя, как вместе с пониманием приходит липкий, тошнотворный ужас, сдавливает горло, вызывая безотчётное желание смять жёсткий глянцевый снимок – скомкать собственный страх и затолкать его в самый дальний, в самый глухой уголок сознания...
На фотографии были они с Джоном – перевёрнутые, не попавшие в фокус – но всё равно было понятно, что это они, целующиеся возле сейфа в тот момент, когда у упавшего фотоаппарата случайно сработал затвор... Джек не сразу понял, что в этом снимке было не так – первым, что бросилось в глаза, были смазанные лучи, веером расходящиеся от того места, где в пальцах Харта была зажата звуковая отвёртка – и Джек мог поклясться, что причина в дефекте бумаги... пока, приглядевшись, не почувствовал, как медленно начинает приходить смутное понимание того, что на самом деле произошло в те секунды, когда излучение отвёртки проникло в их с Джоном тела...
На сей раз отвёртка тоже приоткрыла замок – тот замок, которым являлась их плоть, который мешал видеть то, что заперто под кожей и узлами мышц, то, что наполняет человека изнутри и руководит им, то, что обычно называют сознанием, волей и душой. И энергетический импульс был настолько силён, что фотоплёнка странным образом ощутила его и отразила то, что был не в состоянии увидеть человеческий глаз. И, держа в руках снимок, Джек словно смотрел через открытую дверь – на то, как в груди Джона Харта беснуются, свиваясь тугим клубком, чёрно-белые тени добра и зла, как в голове, линейные и объёмные, движутся полупрозрачные контуры мыслей, как где-то внизу живота рождается, раскручиваясь воронкой, огненно-красный вихрь возбуждения, накатившего после короткого поцелуя...
И это было не страшно. Это было необычно, волнующе, да – но понятно и в чём-то по-своему, по-человечески... правильно.
А внутри у Джека была Тьма. Бездонный, застывший мрак, глухой и мёртвый. В нём было не различить ни мыслей, ни чувств, ни желаний, было даже не различить, как бьётся жизнь, как течёт по артериям и венам алой кровью. Только Тьма, клубящаяся внутри, расползающаяся, заполняющая каждый уголок, каждую пору, каждую клеточку его существа... И чем дольше Джек смотрел на снимок, тем отчётливее различал во Тьме внутри себя чьё-то лицо – смутно знакомое, но искажённое ужасом, с широко раскрытыми глазами и скривившимся в беззвучном крике ртом.
А левый верхний угол изображения был сильно смазан и затемнён, будто бумага в этом месте, действительно, оказалась засвеченной. И по засвеченному месту расплывалось бесформенное продолговатое пятно, в котором Джек узнал тень, отбрасываемую "Тардис"...

Без заказчика, Джон Харт, слово - неизвестность (Джек Харкнесс/Джон Харт, PG-13)
Нет ничего страшнее неизвестности. Неизвестность – это всегда паника, безмолвно бьющая в твоей груди чёрными крыльями, неизбежная перспектива заглянуть в лицо своей неуверенности и своим кошмарам, всему самому болезненному и мучительному, что разъедает тебя изнутри, словно гнойный нарыв. Неизвестность роняет семена обречённости в ожидание, смешивает надежду со страхом, отравляет любовь сомнениями...
Полумрак пустого, разгромленного бара... осадок на дне бутылки... осадок на дне незнакомых, постаревших на сотню лет глаз Джека Харкнесса. И нет ничего страшнее неизвестности на месте чувств, которыми ты жил всё это время, к которым шёл через чужие смерти и чужие постели – и в которые верил, несмотря на то, что не признался бы в них никому, даже себе. Особенно себе.
Неизвестность стирает ориентиры и заставляет тебя метаться в бешенстве и тоске, просить, шантажировать, угрожать, соблазнять, заставляет сжигать все мосты и играть ва-банк – на тайнах прошлого, на натянутых до боли струнах чужих нервов и кровоточащих эмоций… Потом на опустевшую каменную площадку будет капать тёмно-серый дождь, превращая пепел на бетоне в грязь – а ты будешь гадать, какую именно из сегодняшних ошибок Джек оказался не готов тебе простить. Ты так и не поймёшь – и, может быть, на твоё счастье – а Джек так и не скажет тебе, что ваша любовь умерла не здесь и не сейчас.
…там тоже шёл дождь… там он шёл всегда – в прошлом, когда время остановилось, и миг внезапно превратился в вечность, остановилась безумная гонка, шальной, пьянящий азарт служебных заданий, жёсткий, горячий секс на грязных, скрипучих койках… и Джек, уже стоя с набитой сумкой на пороге Агентства, смотрел тебе в глаза и молчал… хотел что-то сказать – но так и не решился…
– Всегда проще съебаться без лишних нежностей, правда?
– Я трус, Джонни... ты меня убьёшь за сантименты... а я ещё хочу жить!
– Ну и вали!.. Хотя, было бы из-за чего!.. Всего-то два года жизни – подумаешь!.. – ты полунасмешливо полувозмущённо толкнул его в плечо, и Джек тоже рассмеялся… Если бы сейчас настоящее не держало его так крепко, он бы признался тебе, что дело было не в трусости... дело было в тебе самом... твоя готовность жить дальше, уже без него, заставила слова, готовые сорваться с губ, застыть и вернуться обратно.
– Иди, Джон... воспользуйся остаточной энергией Рифта.
Мелкая, мутная морось скрадывает мерцание Разлома. У Джека тёплые губы и холодные пальцы, спокойный, мягкий голос и глаза человека, видевшего Ту Сторону Тьмы и научившегося прощать... Ты отступаешь назад, и силуэт Джека начинает таять, словно призрак... вы оба сейчас призраки, потерявшиеся в самом страшном и беспросветном Аду, в невыразительном, чёрно-белом отражении самых счастливых мгновений вашей жизни... и в этот момент ты понимаешь, что страшнее неизвестности может быть только прощение, после которого тебя больше не существует.